Максим Жих. Имажинарная география летописца или воображение современного автора? Рецензия на статью: Щавелев А.С. «Белые пятна» имажинарной этногеографии «Повести временных лет»
В недавних работах А.П. Толочко и И.Н. Данилевского реальность этногеографической карты восточнославянского мира предгосударственной и раннегосударственной эпохи, обрисованной в древнерусских летописях, была решительно поставлена под сомнение и охарактеризована как преимущественно искусственный книжный конструкт летописцев, слабо связанный или не связанный вовсе с историческими реалиями (Толочко 2002: 112-117; 2015: 68-92; Tolochko 2007: 169-188; Данилевский 2014: 66-75)[1]. В пользу такой интерпретации приводится два ключевых аргумента: (1) число восточнославянских «племён» составляет двенадцать, что соответствует библейским двенадцати коленам израилевым и таким образом летописец просто проводил параллель между отечественной и библейской историей; (2) летописи активно рассказывают о «племенах» применительно к языческой эпохе, но быстро «забывают» о них после крещения Руси, из чего следует, что «племена» были для летописцев просто элементом противопоставления языческой и христианской эпох.
Оба эти аргумента неверны и основаны исключительно на плохом знании фактического материала или его намеренном искажении. Среди летописных перечней «племён» нет ни одного, в котором их число составляло бы двенадцать. Если же провести операцию сложения всех «племён» из разных перечней, живших, согласно Повести временных лет (далее – ПВЛ), на территории, попавшей со временем под власть Рюриковичей, то их получится не двенадцать, а пятнадцать: (1) бужане; (2) волыняне; (3) вятичи; (4) древляне; (5) дреговичи; (6) дулебы; (7) кривичи; (8) поляне; (9) полочане; (10) радимичи; (11) северяне; (12) словнене (ильменские); (13) тиверцы; (14) уличи; (15) хорваты.
Никуда не «исчезают» из летописного повествования «племена» и после конца X в.: речь о них идёт в целом ряде известий как XI, так и XII в. (выходящих за рамки ПВЛ).
А.С. Щавелев в своей статье занимает как бы промежуточную позицию: не отвергая летописную этногеографическую карту восточнославянского мира полностью, он ставит под сомнение её значительную часть. «Проблемные случаи», по его мнению, представляют собой называемые в ПВЛ общности дулебов, дреговичей, радимичей, тиверцев и хорватов (Щавелев 2019: 167-198). Почему именно они? Ответа не даётся: А.С. Щавелев не указывает никакого единого критерия (или критериев) для отнесения того или иного летописного славянского объединения к «проблемным» и руководствуется в каждом конкретном случае лишь своими субъективными представлениями.
Так дреговичей к «проблемной» группе А.С. Щавелев относит на основании двух моментов: (1) их этнонима, который, по его мнению, означает «люди / дети болот», а, соответственно, скорее всего, представляет собой имя, данное со стороны и отражающее особенности ландшафта их расселения, – так в Киеве назвали одну из групп своих данников; (2) того факта, что нет археологических памятников, занимавших бы всю территорию между Припятью и Западной Двиной (Щавелев 2019: 171-173).
Оба положения очень спорные. Относительно имени дреговичей давно было высказано убедительное объяснение, что оно не связано с «болотами», а представляет собой обычный славянский патронимический этноним: «потомки Драга» (Шафарик 1847: 184; Нидерле 1956: 160. Примеры соответствующих славянских средневековых имён: Морошкин 1867: 78; Тупиков 2004: 133) и стоит в одном типологическом ряду с другими аналогичными славянскими «племенными» именами: радимичами («потомки Радима»), вятичами («потомки Вятко»), кривичами («потомки Крива») и т.д.[2]
Если имя дреговичей всё же связано с местностью их проживания, то и в этом случае ниоткуда не следует, что мы имеем дело с экзоэтнонимом, поскольку названия, производные от места жительства, носили их южные соседи: поляне («жители страны полей»), древляне («жители страны лесов»), волыняне («жители страны низин/долин/равнин», от слав. *vоlynъ/ь – «долина/равнина/низина»: Трубачёв 1994: 13-14). Едва ли все эти (и им подобные) названия можно считать экзоэтнонимами.
Слова ПВЛ согласно которым дреговичи «седоша межю Припетью и Двиною» (ПСРЛ. I: 6) не обязательно понимать таким образом, что они занимали всё пространство от берегов Припяти до берегов Западной Двины. На карте В.В. Седова видно, что археологические памятники, связываемые с летописными дреговичами, занимают обширную область на север от Припяти по направлению к Западной Двине (Седов 1982: 115. Карта 15), что вполне согласуется с текстом ПВЛ.
Утверждение А.С. Щавелева, что «для наиболее часто используемого в исследованиях якобы “дреговичского” признака – крупных металлических бус, покрытых зернью, – никак не доказан их семиотический статус идентификатора женщин этой общности» (Щавелев 2019: 172) вызывает недоумение.
Археологически фиксируется чёткое соответствие ареала распространения крупных металлических бус, покрытых зернью с летописным ареалом дреговичей, их массовое распространение на соответствующей территории и специфичность именно для неё. По словам В.В. Седова «Анализ и картография деталей курганного погребального обряда и вещевых инвентарей в междуречье Припяти и Западной Двины показали, что самым важным этноопределяющим признаком дреговичей являются крупные металлические бусы, покрытые зернью… Такие бусы в составе ожерелий на территориях расселения других восточнославянских племён почти неизвестны. С этноопределяющими украшениями кривичей, радимичей, вятичей, словен новгородских и северян они не коррелируются. Более того, дреговичские бусы, как правило, отсутствуют в тех курганных группах, где встречены височные украшения других славянских племён. В пограничных кривичско-дреговичских и дреговичско-радимичских районах курганы, в которых найдены зерненые бусы, образуют отдельно стоящие группы. Таков, например, курганный могильник IV в окрестностях Заславля. Все это позволяет считать крупные зерненые бусы этноопределяющими украшениями дреговичей» (Седов 1982: 114-116).
Ничем не обосновано и противоречит летописному тексту предположение А.С. Щавелева, согласно которому «дреговичи были сетью акефальных общин в X веке. Затем русь из Киева выступила на этой территории колонизатором-культуртрегером, сама создав в ходе сбора полюдья во второй половине Х-ХI вв. опорную территориально-политическую инфраструктуру “княжения дреговичей”» (Щавелев 2019: 173).
ПВЛ говорит о княжении у дреговичей задолго до подчинения их Киеву и относит его существование к временам, предшествующим призванию варягов: «И по сихъ братьи (после смерти Кия, Щека и Хорива – М.Ж.) держати почаша родъ ихъ княженье в поляхъ, в деревляхъ свое, а дреговичи свое, а словени свое въ Новегороде, а другое на Полоте, иже полочане» (ПСРЛ. I: 10). Ни о какой «культуртрегерской» деятельности Рюриковичей по созданию славянских «княжений» ни из одного источника решительно ничего неизвестно. Все имеющиеся у нас данные говорят ровно о противоположном: о жёсткой борьбе Рюриковичей с «племенными» князьями и элитами, о стремлении Киева ликвидировать их и заменить своими наместниками (Жих 2015: 7-28; 2017а: 175-234; 2020: 284-330).
А.С. Щавелев настаивает на том, что «совершенно не обязательно считать, что общности славян Восточной Европы возникали в глубокой древности, гораздо вероятней ожидать, что они возникали в X-XI вв. как результат воздействия державы Рюриковичей и других агрессивных соседей, а также – как результат активизации в это время трансконтинентальной торговли» (Щавелев 2019: 173).
Данное утверждение решительно противоречит тому хорошо известному факту, что целый ряд славянских этнонимов повторяется в землях разных ветвей славянства, и, соответственно, восходит к эпохе славянского расселения или даже к предшествующим ей временам (Трубачёв 1974: 48-67). Конкретно этноним «дреговичи» впервые упоминается в VII в. как имя одной из групп дунайских славян (А.С. Щавелев данный факт игнорирует): греческие формы Δρουγουβ-ῖτ-αι, Δρογοβ-ῖτ-αι, Δραγοβ-ῖτ-αι (Свод II: 124-125, 156-157, 172-173, 191) являются точным соответствием славянскому дрегов-ич-и. Поскольку славянский звук «ч» не имел соответствия в греческом, он закономерно передавался византийцами через «τ» (Хабургаев 1979: 192), аналогичным образом Константин Багрянородный передаёт название восточнославянских дреговичей: Δρουγουβ-ῖτ-αι (Константин Багрянородный 1991: 50-51). Фигурирующие иногда в литературе некие балканские «драговиты» / «другувиты» представляют собой историографическое недоразумение.
Также известно село Drogavizi, Draguviz(i) у полабских славян (Шафарик 1847: 185; Нидерле 1956: 160).
Поскольку этноним «дреговичи» существовал, как удостоверяют аутентичные византийские источники, не позднее VII в., едва ли можно говорить о «создании» восточнославянских дреговичей из Киева в X-XI в. Скорее, это одна из частей распавшегося в ходе расселения праславянского «племени». Ни о какой «проблемности» восточнославянских дреговичей говорить, таким образом, не приходится.
Относительно радимичей в более ранней статье А.С. Щавелева (Щавелев 2016: 190-195) было отмечено, что хотя традиционно их принято локализовать на берегах реки Сож, в разных летописных списках название реки, на которой их легендарный прародитель Радим «сел с родом своим», пишется по-разному, из чего сделал вывод, что традиционная локализация этого «племени» ненадёжна и его точная атрибуция вообще не может быть установлена, т.к. неизвестно, какое наименование реки следует считать первоначальным.
В одном из параграфов моей работы о радимичах (Жих 2017: 12-63) был дан критический разбор гипотезы А.С. Щавелева и показано, что в летописях варианты наименования реки, на которой живут радимичи вовсе не хаотичны, а следуют определённой закономерности, которая позволяет установить как его первоначальное чтение, так и его последующие искажения возникшие на разных этапах истории летописания («на Съжю» → «на Ръжю» → «на Рсъжу» / «на Рсьжоу» / «на Рсьжу» → «на Рсьшоу» / «на Рсьшю»), соответственно, попытка А.С. Щавелева «выселить» радимичей с берегов Сожа должна быть признана источниковедчески некорректной и отвергнута.
В рассматриваемой статье А.С. Щавелев дал ответ на мою критику. К сожалению, судя по, мягко говоря, весьма раздражённому стилю этого ответа, критика моя очень задела А.С. Щавелева, так что он не удержался от перехода норм академической корректности. В вину мне было поставлено даже внимательное отношение к работам предшественников, которое А.С. Щавелев уничижительно представил таким образом, что значительную часть моей статьи занимает «пересказ историографии» (Щавелев 2019: 176). Изучение, систематизация и осмысление историографии являются, вообще-то, одной из важных задач исторической науки, а базовым условием работы с любой темой является изучение того, что уже ранее было сделано в этой области. В одном из параграфов моей статьи был дан самый полный на данный момент в литературе обзор историографии по истории радимичей, которого ни сам А.С. Щавелев, ни кто бы то ни было другой, не составил.
Или утверждение А.С. Щавелева о будто бы воспроизведении мной «хрестоматийных тезисов, что радимичи – мощное племя славян» (Щавелев 2019: 176). Видимо, мой «пересказ историографии» он прочёл по диагонали, иначе бы знал, что в историографии преобладало ровно противоположное мнение – о радимичах как «небольшом, малочисленном, слабом племени» (характеристика, данная им В.В. Мавродиным. Аналогичные уничижительные характеристика радимичей можно найти у Н.П. Барсова, Е.Ф. Карского, Л. Нидерле и т.д. – все они были приведены в моей статье), которое я в своей работе как раз оспариваю.
Некорректны и вызывают недоумение приписанные мне А.С. Щавелевым «заимствования» из его творческого наследия. По его словам будто бы «М.И. Жих с удивительной легкостью заимствует из нашей статьи некоторые наблюдения, не утруждая себя ссылками на нас. Например, наше острожное сопоставление имени “прародителя” радимичей Радима с западнославянскими именами Радим и Бесприм, а также с именем новгородского князя Вадим из Никоновской летописи XVI в. М.И. Жих повторяет в упрощенном виде как свое собственное» (Щавелев 2019: 176).
То есть А.С. Щавелев утверждает, что он первый, кто сопоставил имя Радима (эпонима радимичей) с западнославянским именем Радим. Здесь перед нами либо какая-то наивная самоуверенность, либо неудовлетворительное знание историографии, так как на самом деле указанные имена были сопоставлены много лет назад. Например, Б.А. Рыбаков в своей известной работе 1932 года о радимичах (Рыбаков 1932: 81-151) сопоставил Радима, легендарного предка радимичей, и гнезнинского еспископа Радима Гауденция и на основе этого сопоставления выстроил целую гипотезу о формировании летописного предания о происхождении радимичей (которая, естественно, была развёрнуто охарактеризована в моей статье), а что касается словообразовательной параллели отглагольных антропонимов таких как «Радим» и «Вадим», то о ней можно узнать из любого словаря по славянской антропонимике и никаким «открытием» А.С. Щавелева она, естественно, не является (см. например: Петровский 1966: 66, 186; Суперанская 2005: 56, 183).
Говорить о «заимствовании» можно только в случае, когда речь идёт о какой-либо уникальной мысли, которую никто другой ранее не высказывал. А.С. Щавелев же обвиняет меня в том, что я будто бы «заимствовал» у него общие места историографии, которые задолго до нас с ним были изложены Б.А. Рыбаковым, Н.А. Петровским, А.В. Суперанской и т.д. Увы, для некоторых авторов главное – любой ценой опорочить оппонента, пренебрегая для этого этикой ведения дискуссии.
Утверждение А.С. Щавелева, что радимичи – это «единственная общность, подвергшаяся прямой агрессии киевских князей Рюриковичей в X в., которая не упоминается ни в одном источнике вне древнерусской летописной традиции середины XI – начала XII века» (Щавелев 2019: 173) просто неверно. «Ни в одном источнике вне древнерусской летописной традиции середины XI – начала XII века» из восточнославянских «племён» достоверно не упоминаются также поляне, вятичи[3], ильменские словене[4], тиверцы[5], хорваты.
Намеченное Г.А. Ильинским (Ильинский 1925-1926: 314-319) и развитое мной сопоставление летописных радимичей «от рода ляхов» и лендзян (Λενζανῆνοι / Λενζανῆνοι) Константина Багрянородного (Константин Багрянородный 1991: 44-45, 156-157) А.С. Щавелев оспаривает следующим образом: «В 37 главе византийского трактата “Об управлении империей” общность названа пограничной с печенегами фемы Иавдиертим. Для радимичей, которых сам М.И. Жих размещает на р. Сож, это условие не выполняется. Только когда М.И. Жих найдёт следы обитания печенегов хотя бы у места впадения Сожа в Днепр, его версия будет иметь право на существование» (Щавелев 2019: 176-177).
Решение данной проблемы было мною предложено в работе, неучтённой А.С. Щавелевым (вероятно, просто вышедшей после того, как его статья была сдана в печать) (Жих 2018: 36-53).
Указание главы тридцать седьмой трактата «Об управлении империей» на соседство лендзян с печенежской фемой Иавдиертим не противоречит их отождествлению с радимичами. Наблюдения над семантикой употребленного в данном случае Константином глагола πλησιάζειν показывают, что он в «Об управлении империей» применительно к Византии использовался для обозначения территорий «которые не входили в состав империи, но прилегали к её границам и над которыми империя считала себя вправе осуществлять известный контроль… это позволяет предположить, что речь идёт о районах, расположенных у географических ориентиров, например Дуная, Днепра, или входивших в так называемое “византийское содружество”» (Дюно, Ариньон 1982: 70).
Соответственно, и слова Константина Багрянородного из тридцать седьмой главы необязательно понимать как указание на прямое соседство названных им славиний с печенегами, их можно трактовать и как констатацию возможностей кочевников-печенегов совершать набеги на уличей, древлян (которые, кстати, тоже не имели непосредственной границы с печенежской степью, будучи отделены от нее полянами и уличами) и лендзян. Едва ли для печенежской конницы составляло проблему прорываться сквозь территории полян и древлян и доходить в своих набегах до земель радимичей, которые широкой полосой выходили к Днепру и захватывали его Правобережье (см. карту радимичских памятников: Богомольников 2004: 202).
Оспаривая предложенную мной на основе фронтального рассмотрения всех изданных летописных текстов систематизацию изменений названия реки, на которой живут радимичи в разных летописных списках, А.С. Щавелев задаётся вопросом: «Действительно радимичи упоминаются в “Холмогоровской летописи” середины XVI в., но что это нам даёт, если не доказано текстологически, что в ней отразился некий древний летописный текст?».
Отдельные древние чтения могли сохраниться в любом летописном списке и выявить их, на мой взгляд, как раз и помогает применённый мной метод фронтального сравнения соответствующего места во всех доступных летописях, который является одним из инструментов сравнительно-текстологического анализа.
Пытаясь дезавуировать выстроенную мной последовательность эволюции написания спорного гидронима в летописях (от «на Съжю» до «на Рсьшю»), А.С. Щавелев замечает, что «исходный и конечный варианты можно поменять местами, получив столь же “убедительную” противоположную цепочку искажений» (Щавелев 2019: 177). Формально это возможно, реально же маловероятно, поскольку в качестве первичного чтения я рассматриваю вариант Лаврентьевской летописи (и тех летописных списков, которые дают аналогичное чтение), сохранившей древнейшую известную нам редакцию ПВЛ (уже в Ипатьевской летописи мы имеем дело с более поздней редакцией, содержащей ряд вставных «ипатьевских» известий: Гимон 2015: 280-284; Жих 2019а: 3-60). В выборе между позициями «вариант Лаврентьевской летописи содержит первичное чтение» и «вариант Лаврентьевской летописи содержит наиболее позднее чтение» выбор первого варианта является предпочтительным если нет фактов, прямо ему противоречащих. Несогласие рассматривать чтение Лаврентьевской летописи как первичное должно быть само по себе серьёзно обосновано. В нашем конкретном случае мы имеем в Лаврентьевской летописи совершенно ясное название реки Сож, а в летописях новгородско-софийской группы непонятный гапакс «на Рсьшю». Продолжать отрицать очевидную первичность варианта Лаврентьевской летописи можно только в силу предвзятости и банального нежелания признать свою ошибку.
Предположение А.С. Щавелева, что «радимичи вполне могли быть небольшой группой населения, описание похода на которых сохранилось в летописи благодаря популярности поговорки (“пищанцы волчьего хвоста бегают”) или значимости фигуры воеводы Волчьего хвоста» (Щавелев 2019: 177-178) ничем не обосновано и прямо противоречит летописному известию.
Согласно ПВЛ «Радимичи бо и Вятичи от Ляховъ. Бяста бо 2 брата в Лясех: Радимъ, а другому Вятко, и пришедъша, седоста Радимъ на Съжю [и] прозв[а]шася Радимичи, а Вятъко седе съ родомъ своимъ по Оце, от негоже прозвашася Вятичи» (ПСРЛ I: 12). Из этого пассажа ясно следует, что для летописца радимичи – это не какая-то не понятная «небольшая группа населения», а этнополитическая общность, аналогичная вятичам, имеющая равный с ними статус и находящаяся, очевидно, по соседству.
«Выселив» радимичей с берегов Сожа, А.С. Щавелев утверждает, что «общность радимичей не поддается даже приблизительной локализации», «археологические памятники на реке Сож, куда обычно помещают радимичей археологи, могут принадлежать некой гипотетической общности *сожичей, название которых по каким-то причинам не попало в летописные известия» (Щавелев 2019: 173, 177). А.С. Щавелев полагает, что подобными гипотезами он «”разгружает” историческую географию Восточной Европы от общностей-фантомов» (Щавелев 2019: 192). По нашему мнению он делает ровно противоположное, искусственно и с упорством, достойным лучшего применения, отрицая существование реальных радимичей, предлагая заменить их на выдуманных им «сожичей». Едва ли такая «замена» реального этнонима на кабинетный фантом прояснит этнополитическую карту Восточной Европы.
Утверждения А.С. Щавелева, что упоминания в летописном тексте дулебов «в связи с событиями X в. представляют собой явный анахронизм» и что «дулебов следует сразу исключить из рассмотрения общностей славян X века» (Щавелев 2019: 170, 171) слишком категоричны.
Не касаясь сложной и остро-дискуссионной проблемы о происхождении и первоначальном содержании этнонима «дулебы», восходящего как минимум к аварской эпохе и зафиксированного в разных регионах славянщины[6], отметим, что, даже если вывести за скобки сообщение ал-Масуди как неясное (на чём настаивает А.С. Щавелев), есть факты, указывающие на его реальное бытование ещё в Х веке. В Южной Чехии известен город Дудлебы (Dudlebi), упоминаемый Козьмой Пражским в числе владений зличанского князя Славника (ум. 981) (Козьма Пражский 1962: 70).
Если какая-то группа чешского населения ещё в Х веке называла себя «дулебами», то и в среде восточного славянства этот этноним тоже мог сохраняться в Х в. в соответствии с данными ПВЛ, называющей «дулебов» среди участников похода Олега на Византию (ПСРЛ. I: 29). Категорически отрицать такую возможность нельзя, вопрос остаётся открытым (Войтович 2006: 7).
Говоря о тиверцах, А.С. Щавелев категорически утверждает, что «этникон тиверцы – по форманту славянский, а этимологически – тюркский», что «летописная ремарка (о тиверцах-толковинах – М.Ж.) является переводом тюрко-славянского этникона на славянский язык» (Щавелев 2019: 179).
Здесь вновь сказывается избирательное отношение автора к историографии. Тюркский вариант этимологии имени «тиверцы» лишь один из возможных и чисто гипотетический, поскольку по словам К.Г. Менгеса он представляет собой «конечно, чистую реконструкцию, производное *tiv-är, *tiv-äri неизвестно» (Менгес 1979: 148-149). Филолог-ономаст А.С. Стрижак указывал, что сама форма этнонима «тиверцы» делает невозможным его тюркское происхождение (Стрижак 1969: 50-51).
Другая гипотеза, проигнорированная А.С. Щавелевым, связывает этноним «тиверцы» с древним ираноязычным названием Днестра – Τύραϛ, Τύρηϛ (от иранского «быстрый», ср. иранское название реки Tīvrā) (Шахматов 1919: 31; Мавродин 1945: 87; Фасмер 1987: 55; Иванов, Топоров 1980: 35; Седов 1982: 129), соответственно, «тиверцы» буквально означает «днестровцы» (ср. употребляемый в ПВЛ этникон «дунайцы»: ПСРЛ. I: 10).
Близкую этимологию предлагал и А.С. Стрижак, производя этникон «тиверцы» от топонима «Тиверъ» (ср. деревня Киверцы на Волыни, также Киверичи в Тверской области и Тиверский город среди залесских городов – эти топонимы подтверждают реальность тиверцев) (Стрижак 1969: 47-56).
Что же касается тиверцев-«толковинов», то возможно иное понимание данного «эпитета», аргументированное С.Г. Суляком: «Мы уже упоминали о “выгонцах галицких”, которые приняли участие в битве на Калке. Как видим, это население, жившее в непосредственной близости от половцев, обладало значительной военной силой и активно участвовало в общерусских делах. Лодья представляла собой довольно большое судно, на котором размещались 40 и более человек. Поэтому правильным, на наш взгляд, представляется предположение В.Т. Пашуто, который определил численность войска “выгонцев”, принявших участие в битве на Калке в 1223 г., в 30-40 тыс. чел. Возникает вопрос, кто такие “выгонцы”? Интересно предположение Е. Ткачука, прозвучавшее на конференции: выгонцы галицкие, вопреки устоявшемуся мнению, не изгнанное или убежавшее по каким-то причинам население. Это были, как обоснованно указал исследователь, жители Галицкого княжества, выпасавшие скот на “выгоне”. Действительно, летописи преподносят их название – “выгонцы” как общеизвестный факт, не указывая, кто, за что и когда их изгонял из Галицкой Руси (население, обладавшее такой значительной по тем временам военной силой, могло само кого угодно “выгнать”). Ранее русские летописцы упоминали о живших в Пруто-Днестровском междуречье тиверцах “яже суть толковины”. Считалось, что это слово употребляется в значении “союзники” или “переводчики”. Никто не задавался вопросом, зачем киевскому князю Олегу в 907 г. нужно было столько переводчиков в походе на греков, или почему только это племя среди всех прочих, принявших участие в походе, названо союзником. Ведь Олег 22 года назад (885) успешно воевал с тиверцами. В русинском языке до сих пор сохранилось древнерусское слово “толока”, которое обозначает “пастбище”. В этом значении слово “толока” до сих пор употребляется в ряде областей России и Украины. В. Даль в своём “Толковом словаре живого великорусского языка” указывал: толока (Симбирская, Пензенская губернии), толок (Курская) – пар, на котором скот пасется, выгон, поскотина. Толока (юго-западное) – скотский выгон, городское, сельское общее пастбище, пар, парина, паровое поле, на которое пускают скот при трехпольном хозяйстве. Называя тиверцев толковинами, летописец упоминал про род их занятий – пастушество. Название же соседнего тиверцам восточнославянского племени хорваты – от древнеиранского “пастух, страж скота”. Через 300 лет жившее в этих краях древнерусское население стали называть “галицкими выгонцами”, учитывая их “государственную” принадлежность и род занятий – скотоводство. Тот же В. Даль пишет, что выгон – пастбище, выпуск, толока, место паствы скота; сборное место для скота, откуда его гонят на дальнее пастбище, по прогону. То есть в данном значении слова толока и выгон в русском языке – синонимы, соответственно синонимами являются производные от них толковины и выгонцы. Речь идет об сформировавшемся на территории Юго-Западной Руси особом хозяйственно-культурном типе населения. Русское население Юго-Западной Руси наряду с земледелием активно занималось и скотоводством, что несколько отличало этот регион от других регионов Руси» (Суляк 2005: 35-36; 2014: 55-75).
Не берёмся утверждать, что проигнорированная А.С. Щавелевым гипотеза С.Г. Суляка о «толковинах» как «скотоводах» и их тождественности более поздним «выгонцам» верна (этот вопрос должны решить лингвисты), но она заслуживает внимательного рассмотрения[7].
Утверждение А.С. Щавелева, что «В.В. Седов, очерчивая границы полян, исходит из отождествления полян и руси и глубокой древности поляно-русского народа, восходящего к VI веку» и что «”Традиционная полянская территория” В.В. Седова – часть целостной концепции ранней истории древнего могучего народа полян-руси», а соответственно будто бы и использовать наблюдения учёного о южной границе полянской территории «некорректно» (Щавелев 2019: 184) представляют собой недоразумение, основанное на невнимательном прочтении работ В.В. Седова.
Археологические границы полян В.В. Седов очерчивал вовсе не на основе памятников VI в., а по курганным материалам IX-XII вв. (Седов 1982: 108-112). О «поляно-русской» гипотезе В.В. Седов говорил только применительно к взглядам Б.А. Рыбакова (Седов 1982: 107), но не своим собственным, подчёркивая, что если считать русов одним из антских племён, то очертить его ареал в VI в. невозможно (Седов 1982: 112)[8].
Хорватам А.С. Щавелев и вовсе отказывает в праве жить на территории Восточной Европы. Порассуждав сначала о том, что из летописных пассажей невозможно сделать однозначный вывод о том, к какой, – западной или восточной, – группе «племён» ПВЛ относит хорватов, он высказывает предположение, что поход Владимира на хорватов («Иде Володимиръ на Хорваты»: ПСРЛ. I: 122) имеет в виду не какую-то группу восточнославянского населения, а балканскую Хорватию (на Балканах оформились в то время две враждебные коалиции: хорваты были союзниками болгар, а византийцы заключили союз с Венецией. Как союзник Византии Владимир, как полагает А.С. Щавелев, и напал на хорватов). Более поздний летописец этого будто бы просто не понял и, чтобы «объяснить» с кем воевал Владимир, искусственно вставил «хорватов» в этногеографическое введение ПВЛ как насельников Восточной Европы (Щавелев 2019: 185-192).
Такая интерпретация выглядит крайне сомнительной. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что совершить поход на балканскую Хорватию Владимир мог только через Болгарию. Поскольку болгары были союзниками хорватов и врагами византийцев, не может быть и речи о том, чтобы они пропустили войско Владимира через свою территорию. Соответственно, русам неизбежно пришлось бы вести боевые действия с болгарами, но о них летопись не говорит ни слова. Намного проще чем далёкую Хорватию, Владимиру (если говорить об исполнении им союзнических обязательств по отношению к своему шурину Василию II) было атаковать собственно Болгарию. Рейд же в Хорватию через территорию враждебной Болгарии выглядит малореальным.
Балканские хорваты авторам ПВЛ были прекрасно известны (ПСРЛ. I: 6, 45), соответственно, никаких причин «изобретать» в связи с походом Владимира (даже если он действительно был направлен против балканской Хорватии) каких-то несуществующих восточноевропейских хорватов у них не было.
Локализация летописных хорватов в Прикарпатье отнюдь не произвольна, а основана на хорошо известном по источникам факте проживания хорватов на территории современных Восточной Чехии и Южной Польши (где их фиксирует ряд источников: Житие Вячеслава Чешского, дополнительные известия к Переводу Павла Орозия короля Альфреда, описание границ Древнечешского государства, дошедшее до нас в составе грамоты императора Священной Римской империи Генриха IV Пражскому епископству 1086 г., ал-Масуди, Иосиппон и т.д.). Вполне логично был сделан вывод, что восточный ареал этого хорватского массива охватывал территории будущей Галицкой земли (Нидерле 1956: 155; Хабургаев 1978: 202-203; Седов 1982: 123-129; Войтович 2006: 12-39; Майоров 2006: 40-73; 2006а; Жих 2009: 25-44; 2019: 82-84; Алимов 2010: 146-154; 2016: 230-260; Назин 2017: 32-33).
Подводя итоги, отметим, что при чтении статьи А.С. Щавелева возникает ощущение, что он, вопреки собственным декларациям, пытается не столько прояснить, сколько, наоборот, запутать вопросы локализации и социально-политического характера рассматриваемых им летописных объединений. Попытка А.С. Щавелева «проблематизировать» существование части известных из летописей восточнославянских этнополитических объединений оказывается несостоятельной. В силу некорректных методов (игнорирование «неудобных» фактов, выборочный подход к историографии в комплексе с невнимательным прочтением используемых работ, подгонка анализа источников под «нужный» ответ и т.д.), выводы автора не могут рассматриваться как обоснованные. В науке, разумеется, нет и не может быть никаких «священных коров», любые положения (сколь угодно давние и авторитетные) могут и должны подвергаться критической проверке, но обязательным условием такой проверки должна быть источниковедческая и историографическая ответственность.
ЛИТЕРАТУРА
Алимов 2010 - Алимов Д.Е. Хорваты и горы: к вопросу о характере хорватской идентичности в Аварском каганате // Studia Slavica et Balсanica Petropolitana. 2010. № 2 (8). С. 135-160.
Алимов 2016 - Алимов Д.Е. Этногенез хорватов: формирование хорватской этнополитической общности в VII-IX вв. СПб.: Нестор-История, 2016. 380 с.
Богомольников 2004 - Богомольников В.В. Радимичи (по материалам курганов X-XII вв.). Гомель, 2004. 226 с.
Войтович 2006 - Войтович Л.В. Восточное Прикарпатье во второй половине І тыс. н.э. Начальные этапы формирования государственности // Rossica antiqua: Исследования и материалы. 2006. СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. С. 6-39.
Галкина 2006 - Галкина Е.С. Территория Хазарского каганата IX – первой половины X вв. в письменных источниках // Вопросы истории. 2006. № 9. С. 132-145.
Гимон 2015 - Гимон Т.В. «Ипатьевские» дополнения к «Повести временных лет» // Академик А.А. Шахматов: жизнь, творчество, научное наследие (к 150-летию со дня рождения). СПб., 2015. С. 280-284.
Данилевский 2014 - Данилевский И.Н. Восточнославянские «племенные союзы»: Реальность или летописная легенда? // Книга картины Земли. Сборник статей в честь И.Г. Коноваловой / Под ред. Т.Н. Джаксон и А.В. Подосинова. М.: Индрик, 2014. С. 66-75.
Дюно, Ариньон 1982 - Дюно Ж.-Ф., Ариньон Ж.-П. Понятие граница у Прокопия Кесарийского и Константина Багрянородного // Византийский временник. Т. 43 (68). 1982. С. 64-73.
Жих 2009 - Жих М.И. К проблеме ранней истории славян Прикарпатского региона (середина – вторая половина I тыс. н.э.) // Русин. 2009. № 1 (15). С. 25-44.
Жих 2013 - Жих М.И. Арабская традиция об ас-сакалиба в Среднем Поволжье и именьковская культура: проблема соотношения // Страны и народы Востока. Вып. XXXIV. М.: Восточная литература, 2013. С. 165-186.
Жих 2015 - Жих М.И. Славянская знать догосударственной эпохи по данным начального летописания // Исторический формат. 2015. № 2. С. 7-28.
Жих 2015а - Жих М.И. Авары и дулебы в Повести временных лет: славянский эпос или книжная конструкция? // Исторический формат. 2015. № 3. С. 52-71.
Жих 2015б - Жих М.И. Заметки о раннеславянской этнонимии (славяне в Среднем Поволжье в I тыс. н.э.) // Исторический формат. 2015. № 4. С. 129-150.
Жих 2017 - Жих М.И. Радимичи (локализация, происхождение, социально-политическая история) // Исторический формат. 2017. № 1-2. С. 12-63.
Жих 2017а - Жих М.И. Восточнославянский политогенез и реформы княгини Ольги // Исторический формат. 2017. № 3-4. С. 175-234.
Жих 2018 - Жих М.И. Лендзяне Константина Багрянородного и радимичи «от рода ляхов» // Новые исторические перспективы: от Балтики до Тихого океана. 2018. № 4 (13). С. 36-53.
Жих 2019 - Жих М.И. Славянский правитель Само и его «держава» (623-658). Источники, локализация, социально-политическая организация, историческое значение. СПб., 2019. 148 с.
Жих 2019а - Жих М.И. Два автора Повести временных лет и проблема объёма летописной работы Нестора // Вестник «Альянс-Архео». 2019. Вып. 29. С. 3-60.
Жих 2020 - Жих М.И. Восточные славяне накануне государственности. М.: Вече, 2020. 448 с.
Иванов, Топоров 1980 - Иванов В.В., Топоров В.Н. О древних славянских этнонимах (Основные проблемы и перспективы) // Славянские древности (Этногенез. Материальная культура Древней Руси). Киев: Наукова думка, 1980. С. 11-44.
Ильинский 1925-1926 - Ильинский Г.А. Кто были λενξανίνοι Константина Багрянородного? // Slavia. 1925-1926. T. IV. С. 314-319.
Кибинь 2014 - Кибинь А.С. Дулебы в поставарском историко-политическом контексте (новые направления историографии) // Ладога в контексте истории и археологии Северной Евразии. СПб.: Нестор-История, 2014. С. 157-165.
Кибинь 2017 - Кибинь А.С. Дулебы и обры (авары) Повести временных лет // Санкт-Петербургский исторический журнал. 2017. № 3. С. 141-161.
Кляшторный 2005 - Кляшторный С.Г. Праславяне в Поволжье // Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи древней Евразии. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. С. 68-72.
Козьма Пражский 1962 - Козьма Пражский. Чешская хроника / Вступительная статья, перевод и комментарии Г.Э. Санчука. М.: Издательство АН СССР, 1962. 296 с.
Константин Багрянородный 1991 - Константин Багрянородный. Об управлении империей / Тексты, перевод, комментарий; под редакцией Г.Г. Литаврина и А.П. Новосельцева. М.: Наука, 1991. 496 с.
Конча 2005 - Конча С.В. «Дулiбський союз» мiж мiфом i дiйснiстю // Вicник Кïвського нацiонального унiверситету iм. Т. Шевченка. Украïнознавство. 2005. № 9. С. 23-29.
Королюк 1963 - Королюк В.Д. Авары (обры) и дулебы русской летописи // Археографический ежегодник за 1962 год. М.: Наука, 1963. С. 24-31.
Мавродин 1945 - Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. Л.: Издательство ЛГУ, 1945. 428 с.
Майоров 2006 - Майоров А.В. Константин Багрянородный о происхождении и ранней истории хорватов: Великая Хорватия и белые хорваты // Rossica antiqua: Исследования и материалы. 2006. СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. С. 40-73.
Майоров 2006а - Майоров А.В. Великая Хорватия: Этногенез и ранняя история славян Прикарпатского региона. СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. 209 с.
Менгес К.Г. Восточные элементы в «Слове о полку Игореве». Л.: Наука, 1979. 268 с.
Морошкин 1867 - Морошкин М.Я. Славянский именослов, или собрание славянских личных имён в алфавитном порядке. СПб., 1867. 323 с.
Назин 2017 - Назин С.В. Происхождение славян: реконструкция этнонима, прародины и древнейших миграций. М.: Грифон, 2017. 280 с.
Нидерле 1956 - Нидерле Л. Славянские древности / Перевод с чешского Т. Ковалевой и М. Хазанова, предисловие проф. П.Н. Третьякова, ред. А.Л. Монгайт. М.: Издательство иностранной литературы, 1956. 452 с.
Петровский 1966 - Петровский Н.А. Словарь русских личных имен: около 2600 имен. М.: Советская энциклопедия, 1966. 384 с.
ПСРЛ. I - Полное собрание русских летописей. Т. I. Лаврентьевская летопись. М.: Языки славянской культуры, 2001. 496 с.
Рыбаков 1932 - Рыбаков Б.А. Радзiмiчы // Працы сэкцыi археолёгii Беларускай АН. Т. 3. Мінск, 1932. С. 81-151.
Свод II - Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. II. М.: Восточная литература, 1995. 592 с.
Седов 1982 - Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. 328 с.
Седов 1999 - Седов В.В. Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М.: Языки русской культуры, 1999. 320 с.
Стрижак 1969 - Стрижак О.С. Тиверці (таємниче літописне плем'я) // Мовознавство. 1969. № 4. С. 47-56.
Суляк 2005 - Суляк С.Г. Сын самодержца всея Руси // Русин. 2005. № 2. С. 11-45.
Суляк 2014 - Суляк С.Г. «Яже суть толковины»: к проблеме хозяйственного уклада древнерусского населения Карпато-Днестровских земель // Русин. 2014. № 2. С. 55-75.
Суперанская 2005 - Суперанская А.В. Современный словарь личных имён: Сравнение. Происхождение. Написание. М.: Айрис-пресс, 2005. 384 с.
Тищенко 2006 - Тищенко К. Мовні контакти: Свідки формування українців. К., 2006. 416 с.
Толочко 2002 - Толочко А.П. Воображенная народность // Ruthenica. Т. I. К., 2002. С. 112-117.
Толочко 2015 - Толочко А.П. Очерки начальной руси. К.; СПб.: Лаурус, 2015. 336 с.
Трубачёв 1974 - Трубачёв О.Н. Ранние славянские этнонимы – свидетели миграции славян // Вопросы языкознания. 1974. № 6. С. 48-67.
Трубачёв 1994 - Трубачёв О.Н. Мысли о дохристианской религии славян в свете славянского языкознания // Вопросы языкознания. 1994. № 6. С. 3-15.
Тупиков 2004 - Тупиков Н.М. Словарь древнерусских личных собственных имён / Вступительная статья и подготовка текста В.М. Воробьёв. М.: Русский путь, 2004. 904 с.
Фасмер 1987 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В четырёх томах / Перевод с немецкого и дополнения О.Н. Трубачёва. Издание второе, стереотипное. Т. IV (Т – Ящур). М.: Прогресс, 1987. 864 с.
Хабургаев 1979 - Хабургаев Г.А. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. М.: Издательство МГУ, 1979. 232 с.
Шафарик 1847 - Шафарик П.И. Славянские древности / Перевод с чешского О.М. Бодянского. Т. II. Кн. 1. М., 1847. 460 с.
Шахматов 1919 - Шахматов А.А. Древнейшие судьбы русского племени. Петроград, 1919. 65 с.
Щавелев 2016 - Щавелев А.С. Еще раз о радимичах и пищанцах: анализ письменных текстов и интерпретация археологических данных // Русский сборник. Вып. 8. Т. 2. Брянск: РИО БГУ, 2016. C. 190-195.
Щавелев 2019 - Щавелев А.С. «Белые пятна» имажинарной этногеографии «Повести временных лет»: методологические и полемические заметки о локализации общностей дулебов, дреговичей, радимичей, тиверцев и хорватов // Историческая география. Т. 4. М.: Аквилон, 2019. С. 167-198.
Tolochko 2007 - Tolochko O.P. The Primary Chronicle’s «Ethnography» Revisited: Slavs and Varangians in the Middle Dnieper and the Origin of Rud’ State // Franks, Northmen, and Slavs: Identities and State Formation in Early Medieval Europe. Turnhout, 2007. S. 169-188.
Urbańczyk 2008 - Urbańczyk P. Trudne początki Polski. Wrocław: Wydawnictwo Uniwersytetu Wrocławskiego, 2008. 420 s.
Опубликовано: Исторический формат. 2021. № 1. С. 145-155
[1] Аналогичным образом П. Урбаньчик «деконструировал» традиционную этногеографическую карту будущих польских земель (Urbańczyk 2008: 69-107).
[2] Известны украинская фамилия Дриґа и посессивные топонимы Дрижина Гребля в Украине, Дрыжин Яр в Курской области, Dryga, Drygulec, Dryżany в Польше (Тищенко 2006: 388), производные, скорее всего, от антропонимов, а не от «дрегвы» («болота»).
[3] Их связь с упоминаемым восточными авторами топонимом Вантит является лишь гипотезой.
[4] Их связь с упоминаемой восточными авторами «группой» (или «центром», «городом») русов» ас-Славия является лишь гипотезой. Что касается упоминаемого в письме хазарского царя Иосифа народа С-л-виюн, то он назван в числе этносов Среднего Поволжья и, вероятнее всего, связан с какой-то группой потомков носителей именьковской археологической культуры (Кляшторный 2005: 68-72; Галкина 2006: 134-135; Жих 2013: 165-186; 2015б: 129-150; 2020: 90-105).
[5] Их связь с упоминаемым в «Баварском географе» этнонимом Aturezani является лишь гипотезой.
[6] Обсуждение «дулебской» проблематики см.: Королюк 1963: 24-31; Трубачёв 1974: 52-53; Седов 1982: 90-94; 1999: 41-50; Конча 2005: 23-29; Войтович 2006: 6-12; Кибинь 2014: 157-165; 2017: 141-161; Жих 2015а: 52-71; 2019: 57-61; Назин 2017: 55-58, 137-165.
[7] Если гипотеза С.Г. Суляка верна, то «поганыхъ тлъковинъ» из Слова о полку Игореве можно интерпретировать как «поганых скотоводов (кочевников)».
[8] При этом В.В. Седов указывал, что попытки объяснить происхождение этнонима «русь» из собственно славянского материала «не выглядят убедительными» (Седов 1982: 112), был последовательным сторонником «иранской» гипотезы происхождения Руси (Седов 1982: 112) и в своих более поздних работах связывал русов не с правобережными полянами, бывшими по его мнению одной из групп населения луки-райковецкой культуры (Седов 1999: 46-50, 82), а с левобережной волынцевской культурой, предки носителей которой переняли этот иранский по происхождению этноним (Седов 1999: 50-90).