Игорь Васильев. Северокавказский фронтир: общины без первобытности и трансформация
Фронтир в широком, социально – философском смысле, подразумевает любые социальные отношения, подразумевающие сочетание конфликта с взаимодействием и взаимовлиянием. Причём у участников конфликта – взаимодействия под влиянием фронтирных условий должна формироваться новая специфика, которой не существовала до начала фронтирных отношений. При таком, максимально широком толковании, фронтир может возникать не только между этносами и конфессиями, но и разными возрастными группами, различными политическими движениями и пр. [1].
Фронтир в более узком, этноисторическом понимании, подразумевает сочетание конфликта и взаимовлияния при приобретении обеими сторонами новой специфики. Но здесь речь идет именно о различных этносах / суперэтносах.
В ещё более узком и конкретизированном этноисторическом понимании фронтир возникает в условиях конфликта – взаимодействия между этносами, принадлежащим к различным хозяйственно –культурным типам (например, земледельцы vs кочевники) и / или социально –политической организацией общества (империя vs независимые общины) [2].
Несомненно, выбор толкования термина «фронтир» определяется не «правильностью» или «неправильностью», а целями и задачами исследования, научной специализацией исследователя. Однако во втором и третьем, этноисторическом толковании, «фронтирность» последовательно усиливается. В третьем случае она максимально длительна, устойчива и многообразна.
На примере казаков и горцев на Северном Кавказе можно говорить о фронтирных отношениях носителей уклада сельских общин без первобытности, хозяйство которых было основано на земледелии и скотоводстве.
Продуктивной представляется идея распространить на жителей Северного Кавказа представление об «общине без первобытности», ранее сформулированную в отношении древнерусских и раннеантичных общностей. То есть, имеется в виду достаточно развитое в культурном и хозяйственном и техническом отношении общество, в котором, однако, продолжают действовать, такие архаичные общественные институты, как народное собрание. Не была развита бюрократическая государственность, относительное «равенство возможностей» у разных социальных групп. Для такого общества так же характерны острые конфликты между аристократами и простолюдинами, нередко выливающиеся в настоящие революции. В этом плане социальная жизнь горцев Северного Кавказа имеет массу сходства с таковой Древней Греции и в Древней Руси. Однако, в отличии от Руси и Греции, на Северном Кавказе преобладали сельские «общины без первобытности» [3].
Казачество являлось трансформированным наследником древнерусской общины без первобытности, где городская составляющая оказалась ассимилированной государством, а общинное самоуправление было вытеснено на местный, сельский и промысловый уровень. Казачьи общины без первобытности были гораздо более вписаны в государственные имперские структуры, чем горские. Та же войсковая столица была основным центром государственного присутствия в казачьем войске [4].
Относительная, с весьма существенными различиями, близость образа жизни казаков и горцев способствовала культурному сближению тех и других, но одновременно способствовал обострению конкуренции, например, за пахотные угодья [5].
Эпоха Кавказской войны стала временем адаптации системы ценностей казаков, переселившихся на берега Кубани, к новым условиям и её окончательного оформления. Большую роль в этом процессе сыграли как условия военного времени, так и непосредственные контакты с коренным населением Северного Кавказа - горцами. Последние в особенности повлияли на складывание такого знакового элемента казачьей культуры, как форменная одежда.
Необходимо иметь в виду, что этносы достаточно редко заимствуют у других этносов совершенно чуждые им элементы культуры. Гораздо чаще под внешним влиянием начинает приобретать особую важность уже содержащийся в культуре этого этноса элемент. В противном случае он может быть отвергнут ли усвоен только после очень длительного периода адаптации и коренной перестройки жизни всего этноса.
Как один из важнейших символов своего, казачья форма выражала культурно-психологический облик казака, его представление об идеальном образе себя. Невозможность носить свою традиционную форму расценивалось казаками как признак потери ими своего статуса, выпадение из человеческого общества. Ф. Елисеев описал реакцию пленных белоказаков на то, что их переодели в обычную солдатскую форму: «Этот костюм полностью переменил наш казачий облик, вызывая у нас и смех, и тоску, и думушку горькую» [6]. Форменная одежда кубанцев – это несколько измененный комплекс горской мужской одежды. Каковы же причины его превращения в мундир? Вероятно, причиною этого явилась реализация традиционных ценностно-эстетических установок в новых условиях. Действительно, набеговая война в плавнях, лесах и предгорьях оказалась совершенно новым явлением казачьей жизни. Приспособление к нему потребовало значительных изменений. Прежде всего, речь идет о снаряжении воина. Казаки практически целиков заимствовали боевой комплекс черкесов, состоящий из одежды и вооружения. Это комплекс был максимально приспособлен к условиям войны на Кавказе. Линейцы освоили его быстро, уже в начале XIX века. Аналогичный процесс у черноморцев затянулся до середины века [7].
В тоже время имело место и социопсихологическое приспособление к новым условиям. «Чтобы успешно бороться с адыгами, черноморцам требовалось поменять буквально все: походную одежду, оружие, коней, седловку, тактические приемы, порожденные опытом степной войны, а для большинства – психологию мужика-пахаря, заброшенного волею судьбы на опасную и беспокойную границу [8].» Таким образом, боевые действия на кубанской границе, кроме всего прочего, способствовали сплочению казачества на основе воинской системы ценностей, сложившейся задолго до переселения. Именно она облегчила казакам адаптацию к новым условиям. Система ценностей подсказала критерии, в соответствии с которыми производились заимствования, и перестраивалась культура. Основным ценностным критерием было соответствие воинскому духу. Оно предполагало соединение боевой эффективности и эстетической привлекательности, широко известной воинской доблести тех, у кого делается заимствование. В самом деле, хорошо подогнанное черкесское снаряжение не стесняло движений, соответствовало природно-климатическим условиям Северного Кавказа, специфике маневренной партизанской войны (например, обувь была удобна для бесшумной ходьбы: бурка могла защитить от внезапно начавшейся в горах непогоды и служить одеялом на случай ночлега).
Образ горского воина рассматривался современниками в комплексе. Поэтому популярности боевой черкесской одежды способствовала популярность оружия. К примеру, казаками ценились шашки горского типа, превосходившие традиционные сабли, как по боевой эффективности, так и по легкости ношения [9].
Казаки высоко оценили боевые качества своего противника. Все горское пользовалось в их среде большим уважением. Помимо всего прочего этому способствовал высокий уровень развития у черкесов мужской воинской субкультуры. Само их храброе и решительное поведение в бою производило на казаков большое впечатление. И.Д. Попка сравнивал черкесов с бургундскими и лотарингскими рыцарями [10]. Даже спустя десятилетия после окончания войны казаки высоко оценивали черкесских воинов того времени [11]. Все это не могло не облегчить усвоения казаками воинских элементов горской культуры.
Эффективность горского снаряжения, воинская слава носящих его в немалой степени способствовало тому, что оно стало восприниматься как «красивое». Такое эстетически окрашенное отношение в свою очередь облегчало усвоение боевого адыгского комплекса. Ведь «красивый», «яркий» и «знаменитый» - такие определения издавна присваивались славянами всему, что связано с ратным делом [12]. Потому и после того, как складывание комплекса форменной одежды в основном завершилось, его эстетичности придавали особое значение. «Форма обмундирования, преследуя удобства для ношения ея, вместе с тем должна быть, возможно красивее и изящнее, а так же быть и в преемственной связи с нашим историческим прошлым, когда наши отцы и деды в борьбе с врагами добывали славу…» - размышляли казачьи офицеры в начале XX века [13]. Таким образом, красота форменной одежды в свою очередь подчеркивала воинскую доблесть казаков. Она была призвана выгодно отличать их от других групп населения.
Форма была заметным фактором, выделявшим казаков из среды восточнославянского населения. Как уже говорилось, казаки гордились своим внешним отличием от «мужиков». Мундир был признаком их привилегированного сословного статуса [14]. Восприятие казачьей одежды как кавказской подчеркивало сходство казаков со свободными и храбрыми воинами – горцами, разделяло их с невоинственным податным крестьянством. В тоже время форма, овеянная боевой славой, символизировала победу над теми же горцами [15].
Воинская субкультура северокавказского фронтира оказала влияние и на регулярные части Российской императорской армии, которые вели боевые действия на Северном Кавказе. Например, в среде воинских чинов этих частей так же был популярен горский мужской костюм.
Условия набеговой войны консервировали некоторых архаичные исконно казачьи элементы быта и мировосприятия. Например, они способствовали сохранению представлений о захвате военной добыче не как о грабеже, а о необходимом элементе повседневной жизни, важном подспорье в хозяйстве. Из своей военной добычи казаки выделяли долю для вдов и сирот, восстанавливали поголовье скота в случае его захвата горцами. Особенно это было характерно для линейных казаков. В данном случае речь идёт не о прямом заимствовании горских обычаев, а о сохранении исконных казачьих традиций под влиянием архаизирующих условий набеговой войны в приграничье. Имел значение и непосредственный пример горцев. С ним казаки знакомились посредством кавказского обычая куначества – дружеским связям между воинами разных народов, которым не могли помешать даже непрерывные военные действия между ними. Всё это, опять-таки, было характерно, прежде всего, для казаков – линейцев [16].
Эти же самые обстоятельства военного времени и общения с воинственным народом актуализировали традиционные казачьи установки на воинственность и сопутствующие ей качества. Такие, как храбрость, сила, ловкость, смекалка [17].
Такая архаизация быта имела и свои негативные стороны. Например, в Кубанской области даже после окончания Кавказской войны было развито скотокрадство, и конокрадство в особенности. Существует мнение, что оно препятствовало развитию коневодства в области. Кражами скота занимались представители разных социальных и национальных групп жителей области. При этом станичные старожилы очень часто обвиняли в них именно горцев [18]. Подобная традиция в определённой степени продолжала сохраняться и среди казаков. По воспоминаниям Ф.И. Елисеева, скотокрады из числа казаков и горцев Баталпашинского отдела порой сотрудничали. Казаки сбывали угнанный скот горцам, а те в свою очередь – казакам. Такие отношения зачастую носили долговременный характер и строились на основе куначесва. Однако они постепенно становились анахронизмом. Особенно для казачьей среды, гораздо более интегрированной в российское модернизирующееся государство [19].
В целом влияние горцев Северного Кавказа на систему ценностей кубанских казаков выразилось в привнесении в казачью среду такого важного и ценностно значимого элемента материальной культуры, как казачий мужской костюм (форма). Влияние фронтирных условий Кавказской войны (сравнительно медленное развитие хозяйства и изменение образа жизни, необходимость участие в набеговой войне) было опосредованным вкладом горцев в формирование системы ценностей Кубанского казачества. Условия военного противостояния с горцами способствовали развитию и консервации казачьих ценностных установок на воинскую удаль, захват добычи, военизацию всего быта. Свою, но всё же меньшую роль сыграл непосредственный пример горского образа жизни. В большей степени он был значим для линейцев.
Эти условия активно способствовало формированию и сохранению особых идентичностей «кавказских казаков»: поначалу черноморских и линейных, в последствии – кубанских и терских.
При этом, по наблюдениям очевидцев, кубанские казаки, давно перенявшие черкеску, не столь быстро осваивали адыгские методы хозяйствования. Такие, как скотоводство в горных районах [20].
В историко- культурной ситуации фронтира активизируются архаичные элементы соприкасающихся культур, взаимно развивающие друг друга. Особенно это касается воинской субкультуры. Именно она часто становится основой складывания общества фронтира, в основе которого лежат очень архаичные и крайне широко распространённые практики мужских воинских союзов. Характерные для самых разных народов. Ведь, при всей своей агрессивности, мужские союзы не редко в большей степени открыты для представителей других этносов и тех или иных культурных заимствований, чем «мирные» внутриэтнические структуры тех же самых народов.
В общинах без первобытности мужские союзы играли особую роль ещё и в силу сравнительной неразвитости надобщинных институтов государственного контроля. Например, древнегреческие гетерии (братства) играли значительную роль в жизни древнегреческих полисов. Они положили начало в том числе политическим и интеллектуальным кружкам, дворам эллинистических правителей и пр.
И в наше время культурное взаимодействие славян и кавказцев происходит во многом в рамках агрессивных мужских субкультур, хотя и не только их (это взаимодействие активно имеет место в самых разных социальных группах, в том числе и лименальных) [21]. Прежде всего, имеется в виду криминальная, тюремная среда, а также молодёжные полукриминальные и экстремистские группировки, нередко враждующие друг с другом по этническому принципу. В начале (вторая половина XX столетия) «блатная субкультура» достаточно сильно повлияла на кавказцев. (Это вообще был период наиболее активного взаимодействия русских и кавказцев во всех сферах жизни, широкого распространения русского языка, интеграции многих кавказцев в самые разные русскоязычные сообщества. Русская культура на Кавказе достигла максимальной степени влияния) [22]. В начале же XXI субкультура кавказских этнических группировок, в особенности – исламистских, начала активно влиять на российскую криминальную среду [23]. Пенитенциарная система является одним из основных источников распространения радикального ислама [24]. Влиянием кавказской мужской субкультуры оказались затронуты и славянские молодёжные группировки, в том числе настроенные националистически и антиисламски. Пример поведения кавказцев послужил одной из основ организации т.н. «русских пробежек» [25].
В своё время фронтир между русскими и горцами Северного Кавказа преимущественно поддерживался антагонизмом – взаимодействием казачьих и горских сельских общин без первобытности на основе воинской мужской субкультуры. Причём казачьи общины без первобытности функционировали в рамках российской имперской государственности.
Однако теперь современный «неофронтир» уже не связан с реально действующими общинами без первобытности. Взаимодействующие преимущественно мужские субкультуры во многом противопоставляют себя «большому» обществу. В наше время имеют место два альтернативных способа взаимовлияния мужских субкультур русских и кавказцев: откровенное подражание чужому, полное или частичное слияние с ним; гораздо более традиционная активация под его влиянием своих исконных социальных и гендерных установок.
Примечания
1. Романова А.П. Специфика межкультурных коммуникаций на фронтирных территориях // Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2015. №3 (44). С. 266-271; Якушенков С.Н. Фронтир как культурная парадигма // Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2015. №1 (42). С. 288-298; Довбыш Е.Г. Электронный фронтир как метафора // Журнал фронтирных исследований. 2016. №1. С. 100-115.
2. Матвеев О.В. Кавказская война: от фронта к фронтиру. Историко-антропологические очерки. Краснодар, 2015.
3. Дворниченко А.Ю. Зеркала и химеры. О возникновении древнерусской государственности. СПб.; М., 2014. С. 287-292; Берент М. Государственный полис: ранее государство и древнегреческое общество // Альтернативные пути к цивилизации. М., 2000. С. 235-258; Карасёв И.В. Славянские вольности. Гибридные демократии между Востоком и Западом // https://sites.google.com (дата обращения – 15.10. 2016).
4. Васильев И.Ю. Генезис русского казачества // https://cyberleninka.ru (дата обращения – 15.10.2016); Бондарь В.В. Войсковой город Екатеринодар. 1793-1867 гг.: Историко-культурная специфика и функциональная роль в системе городских поселений Российской империи. Краснодар, 2000.
5. Великая Н.Н. Казаки Восточного Предкавказья в XVIII-XIX вв. Ростов-н/Д., 2001.
6. Елисеев Ф. Последние дни // Родная Кубань. Краснодар, 2001. № 2. С. 109.
7. Матвеев О.В. Очерки истории форменной одежды кубанского казачества (кон. XVIII – 1917 г). Краснодар, 2004. С. 35; Фролов Б.Е. Об адыгском влиянии на оружие черноморских казаков // Фольклорно-этнографические исследования этнических культур Краснодарского края. Краснодар, 1995. С. 78.
8. Фролов Б.Е. Четыре героя из «сотни лучших» - штрихи к портрету // Алексеевские чтения. Краснодар, 2004. С. 69.
9. Он же. Оружие кубанских казаков. Краснодар, 2002. С. 38.
10. Там же. С. 4.
11. Свидин Н. Тайна казачьего офицера. Краснодар, 2002. С. 8.
12. Апостолов А. Запорожье: страна и народ // Запорожская сечь. М., 2004. С. 188; Лескинен М.В. Мифы и образы сарматизма. М., 2002. С. 105; Три поездки Ильи Муромца // Русские былины. М., 2002. С. 28.
13. Матвеев О.В. «Справа» в исторической картине мира кубанского казачества // Научная мысль Кавказа. 2002. №2. С. 63.
14. Там же. С. 63.
15. Орлов П.П. По вопросу «хоронит ли казачью славу и честь черкеска» // Орлов П.П. Сборник рассказов и статей. Екатеринодар, 1911. С. 282.
Матвеев О.В. Контактные зоны войны (Настоящий кавказец на примере биографии Зиссермана) // Кавказская война: от фронта к фронтиру. Историко-антропологические очерки. Краснодар, 2015.
16. Кубанская фольклорно – этнографическая экспедиция - 2003. Аудиокассета. – 2950. Краснодарский край, Апшеронский район, станица Нижегородская, информатор – Перепелица М.Ф., исследователь – Рыбко С.Н.
17. Григоренко Я. Пластунские походы // Кубанский казачий вестник. 1916. №18. С. 12.
18. Бондарь Н.И. Воины и хлеборобы // Вопросы казачьей истории и культуры. Майкоп, 2002. C. 50.
19. КФЭЭ – 95, А/к 798, Краснодарский край, Северский р-н, ст. Новодмитриевская, инф – Архипенкова М.Т., 1908 г.р., иссл. – Кирий О.А., Пьянкова Н.А., Елисеев Ф.И. Казачьи картинки // Елисеев Ф.И. Первые шаги молодого хорунжего. М., 2002. С. 258.
20. Македонов Л.В. В горах Кубанского края. Воронеж, 1908. С. 70. Приложение 3 // Македонов Л.В. В горах Кубанского края. Воронеж, 1908. С. 88, 91, 95-98, 100.
21. Резниченко С. Северокавказская цивилизация и судьба русских // www.kavkazoved.info (дата обращения – 20.11.14).
22. Зугумов З.М. Русскоязычный жаргон. Историко-этимологический словарь преступного мира. М., 2014. С. 13, 17, 251, 570.
23. Резниченко С. Салафизм: этносоциальные основы и перспективы // www.apn.ru (дата обращения – 20.11.12).
24. Ислам в российских тюрьмах: о тюремных джамаатах // http://communitarian.ru (дата обращения – 20.11.14).
25. Русские за ЗОЖ. Мы в контакте // http://ruszabeg.ru (дата обращения – 03.11.12).