Игорь Васильев. Фронтир между эпохами: казаки, херсонеситы, венецианцы

Игорь Васильев. Фронтир между эпохами: казаки, херсонеситы, венецианцы

На западе Северной Евразии традиционной формой организации общества были общины бес первобытности, организованные по территориальному принципу. Такие социальные структуры сочетали высокий уровень хозяйственного и другого развития общества со слабостью отделённых от общества государственных структур, низким уровнем бюрократизации. Общины без первобытности обычно имели компактную территорию и численность населения (1). Однако в период от поздней античности до позднего средневековья подобный уклад уступал место бюрократической государственности при сохранении реликтовых общин без первобытности, обычно – в этноконтактных зонах на периферии империй.

Одно из них - казачество у восточных славян. Появление казачества – во многом было протестом против ущемления традиционных прав русских самоуправляющихся общин. Это связано с созданием двух государств – Московской Руси и Речи Посполитой, и крушением исконно русского социального порядка.

Этот порядок великолепно описывается известным историком И.Я Фрояновым. Древнерусские города и земли были весьма и весьма демократичными «общинами без первобытности». Наличие князей и высокий уровень культуры и экономики не делали эти общины феодальными монархиями. Подлинная власть в большинстве из них принадлежала собранию полноправных мужчин – вечу. Очень сильна была и местная городская аристократия. Князь же фактически был одним из общинных магистратов, пусть и очень важным (2).

В домонгольский период превалирующей формой социальной организации была община. Даже княжеская дружина во многом представляла собой особый вид общинной организации (3).

Основой древнерусской общины было вечевое устройство, т. е. общиной руководило вече – собрание всех полноправных её членов. Оно разрешало важнейшие проблемы, стоявшие перед общиной. Вече контролировало суд, землепользование, внутреннюю и внешнюю политику. Вечевые традиции могли быть более или менее сильными, но со временем подверглись размыванию. Казаки в своих общинах восстановили их в полном объёме. Общий сбор казаков был полновластным хозяином в ранней общине (4).

Древнерусская община стремилась к политической и экономической независимости. Она всячески старалась укрепить своё самоуправление и средства обороны (5). При этом община была единым субъектом права и общественных отношений, её отдельные представители могли действовать за пределами общины только как представители всего коллектива. Общий интерес был неизмеримо значимее частного. Одновременно полноправный член общины очень гордился своим статусом. На страже его достоинства и интересов стоял весь коллектив. Общинник имел священное право владеть оружием для защиты родины и соплеменников (6). Прослеживаются традиции древнерусского общинного ополчения. Речь идёт об искусстве пешего боя и использовании малых судов (7). Последнее было особенно характерно для воинов древнего Новгорода (8).

И именно в Новгороде и Пскове дольше всего продержались общинные вольности. Но именно первый сыграл, по нашему мнению, особую роль в становлении казачества. По словам В.О. Ключевского, Новгородская республика и казачьи общины хронологически сменяют друг друга (9). К тому же именно в Новгороде основы вечевого общественного устройства нашли своё полное выражение. Важнейшей составляющей политической организации города-государства были вече и избранные вечем посадники. Символом государственной независимости был вечевой колокол. Официально независимая община называлась «Великий Новгород, мужи вольные». Свои отношения с соседними монархами она строила на свободной договорной основе (10).

Для новгородской традиции характерна выборность главы общинного духовенства – новгородского архиепископа (11). Вече и избранные им органы управления обладали правом суда над новгородцами (12). Причём формально и боярин, и последний простолюдин были равны перед судом (13).

Оборона Новгорода осуществлялась «тысячей» – ополчением свободных новгородцев. Командовавшие ею выборные посадники и тысяцкие первоначально были именно военной старшиной. Характерной чертой новгородского военного дела были частные военно-разбойничьи экспедиции, уходившие из города с целью сбора дани и грабежа. Передвигались участники этих походов преимущественно на судах. Особую роль в них играли бедные члены общины, желающие поправить своё социальное положение (14).

Несомненно, что вышеописанные особенности социальной жизни нашли своё отражение и в позднейшем казачестве. Для него были характерны и слабости новгородского общественного строя. Вечевое общество не давало гарантированной защиты личности внутри коллектива, но и не сковывало её активности. Выделившиеся из общей массы аристократы и состоятельные люди захватывали себе всё больше власти и привилегий. Их чрезмерное возвышение плохо согласовывалось с традициями. Поэтому основная масса общинников вела против них жёсткую борьбу. Постоянные свары возникали и внутри общинной элиты. Постоянная внутренняя борьба ослабляла социум и побуждала его опереться на внешние силы. Последние получали всё больше возможностей нарушать общинную автономию. Именно поэтому и Новгород, и казачество были в своё время подчинены централизованному Русскому государству (15).

Известно, что новгородские феодалы после крушения независимости города были выведены со своих земель и поселены в пределах Московского княжества (16). В первой половине 80-х годов XV века из Новгорода было выведено до 35-40 тысяч человек, т.е. почти всё население. Бывших граждан сходной с Новгородом вятской общины часто селили на южных и юго-западных окраинах Московской Руси с целью обороны и закрепления рубежей государства и изоляции непокорных. В качестве поместий им давали безлюдные и необработанные участки земли. Нищета и исконное свободолюбие в сочетании с обидой на власть могли подтолкнуть северян к уходу в казачьи ватаги. К тому же в этой среде существовали мало дошедшие до нас представления о централизованном Московском государстве как о «Царстве антихриста». А жизнь самоуправлявшимися общинами считалась единственно верной и достойной православного христианина (17).

Показательно, что военно-грабительские походы новгородских воинов-ушкуйников были наиболее активными в XIV веке. В конце XIV – начале XV века они прекращаются. Вскоре летописи фиксируют появление первых казаков (весьма вероятно, что вследствие трудностей с возвращением на родину через подконтрольные Московскому княжеству территории ушкуйники осели по берегам южнорусских рек и стали пополнять свои ватаги местными жителями). Для организации ушкуйнических отрядов была характерна всесословность. Их мировоззрение определялось идеологией воинского мужского союза. Участие в походах было для многих новгородцев особым видом инициации, посвящения в полноценные мужчины. Ушкуйники были подчёркнуто агрессивны к «несвоим» (18). Идеология же мужского союза – характерная черта казачества.

Существуют конкретные свидетельства влияния новгородцев на культуру казачества. Элементы северорусского говора обнаружены в диалектах гребенских и уральских казаков (19). На Дону казаки иногда называли замкнутые водоёмы «ильменями» (20). На Дону также были записаны эпические песни, где фигурировал новгородский эпический герой Садко. По широко известному мнению С.И. Дмитриевой, эпос пришёл в казачьи земли с территории Новгорода (21).

Однако нельзя забывать, что казачество генетически связано не только с северными республиками, но и со всей древнерусской общинно-земской традицией в целом. Уже в конце XVII века казацкое повстанческое движение под предводительством С.Т. Разина было во многом борьбой за права городских и сельских общин (22). Одними из первых украинских казаков были беглые мещане приднепровских городов, спасавшиеся от притеснений местной знати (23).

При этом необходимо иметь в виду, что на рубеже XV-XVI веков бегство крестьян от нужды и крепостной неволи ещё не приобрело существенного размаха. Но среди них росло число маргиналов, лишённых привычного места в социуме (так называемых бобылей и др.). Некоторые группы крестьянского населения уже стали ощущать чрезмерность феодального гнёта (24), некоторые из них бежали из родных мест.

Среди этих групп нужно, прежде всего, отметить крестьян – профессиональных промысловиков (рыболовов, охотников за пушным зверем, ловцов хищных птиц и др.). Издавна они жили особыми привилегированными общинами. Во главе общин стояли староста и совет из почтенных людей. Первому помогали десятские и сотские. У рыбников староста назывался «ватаман». Промысловики состояли на службе у князя и имели право на особую судебную и административную автономию. Иногда они были полностью неподсудны местным властям. Эти крестьяне во время своих промысловых поездок кормились за счёт местных жителей и привлекали их для выполнения некоторых работ.

Однако в конце XV столетия их положение стало ухудшаться. Местные феодалы начали нарушать права промысловиков, захватывать угодья, которыми они пользовались, и закабалять самих крестьян. Свою роль сыграло и истощение некоторых ранее богатых промысловых угодий, а также характерный для указанного периода бурный рост производящего хозяйства и превращение охоты и рыболовства в «подсобный» крестьянский промысел (25).

Некоторые из них, особенно рыбники, имели возможность во время промысловых поездок посещать донские земли, ведь в XV–XVII веках они были важным промысловым районом. Поэтому в случае конфликтов с властями предержащими промысловики вполне могли уйти на хорошо знакомые берега Дона. Этому не могла не способствовать привычка к свободе, уважению, привилегиям. Структура замкнутой, хорошо организованной общины была хорошо приспособлена к новым условиям жизни (26).

Есть и косвенное этнографическое доказательство родства казаков с промысловиками-рыбниками. Это культ олицетворения казачьей реки – покровителя казаков и войска.

В Донском и Уральском войсках долгое время сохранялись практики, связанные с почитанием речного божества. Это божество (Дон Иванович, Иван Горынович) персонифицировало казачью реку (т. е. Дон, Яик) и считалось покровителем войска. Ему было необходимо приносить обильные, в том числе и человеческие, жертвы. Например, принесение божеству реки Яик персиянки Степаном Разиным, описанное голландским артиллеристом Людвигом Фабрициусом. Уже в начале XX века донские казаки, возвращавшиеся со службы, бросали в воду форму и другие вещи, приветствуя Дон (27).

Известно, что важность хозяина реки или озера (водяного) в жизни профессиональных рыбаков невозможно переоценить. Имеют место бывальщины о человеческих жертвоприношениях, которые совершались крестьянами Русского Севера, продолжавшими жить рыболовным промыслом (28).

В этот период появились и новые поводы для недовольства и у крестьян южных приграничных уездов. В период становления централизованного государства эти земли для предотвращения татарских набегов стали заселяться дворянами. При относительном малолюдстве нормы эксплуатации сразу выросли. А близость вольных донских земель не могла не вызвать стремления к побегу, тем более что крестьяне, жившие рядом с границей, обладали навыками владения оружием. Так, в избе простолюдина XIV века неподалеку от Куликова поля археологами был обнаружен меч, что было большой редкостью для тогдашней Руси (29). Сохранилось немало так называемых осадных списков приграничных русских городов с указанием, где и с каким оружием каждый дворовладелец должен находиться в «сполошное время». В этих росписях фигурируют как посадские люди (купцы, ремесленники), так и крестьяне (30).

Можно сказать, что общинные традиции восточных славян заложили основу и дали идеологические принципы для самоорганизации казачества. Их основным носителем в период, предшествующий появлению казачества, был Новгород и другие свободные северные общины.

В период монголо-татарского нашествия русская «полисная» социальная система перенесла жестокий удар и стала трансформироваться в направлении феодализации и авторитаризма, не без влияния завоевателей с востока. В XV-XVI веках она была окончательно уничтожена. Символическим актом этого стал увоз Иваном III вечевого колокола из Новгорода. Уйдя в степь, казаки восстановили там традиции вольных общин – одну из самых главных ценностей своей жизни. Казачество стало воплощённой в жизнь консервативной утопией, осуществлением мечты восточных славян о свободной жизни в свободной общине (31).

Таким образом, возникновение казачества есть наглядное доказательство верности теории «общинно-полисной специфики» городов-государств Древней Руси, которую выдвинули И.Я. Фроянов и А.Ю. Дворниченко.

Однако восточнославянская община без первобытности – не единственная основа возникновения казачества. Есть и прямые доказательства родства казачества с мужскими союзами Евразии. Предшественники казаков-славян – тюркские казаки часто были людьми, ушедшими в дикие места, чтоб испытать свою силу и мужество и пройти воинское посвящение. А посвящение молодых мужчин в полноценных воинов издавна было важнейшей прерогативой мужских воинских союзов (32). Не случайно, что при вступлении в казачье товарищество человек получал новое имя, т. е. как бы заново рождался. «Второе рождение» было непременным атрибутом вступления в мужской союз. Поэтому любой человек, поживший жизнью сечевика, позже считал себя свободным от обязанностей податного земледельца (33).

С посвящением было тесно связано обретение побратима. Этот вид искусственного родства был основой ещё тюркского казачества. Неудивительно, что для обозначения своего общества и запорожцы, и члены  мужских союзов других народов использовали слово «кош» (в тюркских языках – семья, род). Для мужских союзов Евразии издавна были характерны такие элементы запорожской культуры, как ношение клока волос на  бритой голове (34).

К началу Нового Времени мужские союзы в Восточной Европе стали архаикой и были отодвинуты на периферию социальной жизни. Но их существование не утратило актуальности. Они стали социумами-убежищами, т. е., социумами, противопоставляющими себя традиционным социальным, государственным и этническим общностям и не признающими свойственное им общественное устройство.  В них предпочитают вступать люди, конфликтующие с общественной средой и/или недовольные своим положением в ней (35). Благодаря традициям и ценностям мужских союзов они могли противопоставлять себя обществу не в одиночку и имея для этого ценностное обоснование. Бедный человек низкого происхождения мог поднять свой статус, подвергнувшийся преследованию – найти защитников и союзников, лишенный общества родных – найти новых. В периоды социальных сдвигов социумы-убежища оказывались особенно востребованными (36). Действительно, XV-XVII вв. в Московском государстве и Речи Посполитой были отмечены резким усилением давления государства и господствующих групп феодалов на остальное население.

Члены социума-убежища противопоставляют своей оторванности от нормального общества идеологему элитарности и идут на обострение конфликта. Они, как правило, ставят себя выше обычной социальной системы, и, чтобы подтвердить такие претензии, стараются дать своим собратьям возможность выдвинуться, проявить способности и почувствовать себя равными лучшим. Этот принцип, а также необходимость борьбы с другими социальными структурами порождает иерархию статусов, в условиях которой может продвинуться каждый (37). Отсюда – относительное равнодушие к знатности рода, которая была характерна и для кубанских казаков (38).

Вступление на этот путь начинается с ритуала инициации, копирующего таковые в древних и элитарных мужских союзах. В социумах-убежищах старались культивировать внутреннюю сплоченность и строго соблюдать нормы этики в отношении к «своим». Только так можно было выжить в неблагоприятных условиях и поддерживать имидж «лучших». Недаром современники подчёркивали строгость запорожских законов. «У них за единое (украденное – И.В.) путо или плеть вешают на дереве» - писал один из них (39).

В тоже время строгость этических установок не распространялась за пределы самого социума-убежища. Этот принцип отчасти бытовал и в казачьей среде. Так, бежавшие с Дона под защиту татар казаки совершали набеги на русские земли и принимали участие в торговле христианскими пленниками (40).

Кубанское казачество продолжала оставаться социумом-убежищем вплоть до начала XX в. «Хиба мало працювальникив чорноморци принялы до себе? Усих приймалы, хто тильки бажав казакуваты (41).» Так характеризовали свои принципы черноморские казаки второй половины XIX в. В 1870 г. беспаспортный человек Андрей Симоненко вольготно чувствовал себя в станице Староминской и даже почитался за казака (42). Этот аспект казачьей ментальности использовали и власти. Особенно когда речь шла о пополнении станичных обществ. Например, и войсковое руководство, и станичный сход пошли на встречу казачке Авдотье Лунёвой в её желании записать в войско сына, рождённого от брака с крестьянином (43). Приём иногородних в казаки малолюдных закубанских станиц практиковался и по инициативе станичных сборов. В 1876 г. выборные станицы Гурийской изъявили желание записать в состав своего общества поселенцев-молдаван (44). Официальная статистика называет механический прирост населения среди важнейших источников увеличения числа кубанских казаков в период, последовавший за окончанием Кавказской войны (45). Т. о., идеология социума-убежища смягчала сословную замкнутость.

И всё же казачество имело ряд отличий от других упомянутых выше социумов-убежищ. Оно было гораздо более открытым и демократичным. Вступление в Сечь и выход из неё был свободным. Все важнейшие решения принимались в ходе открытого обсуждения (46). Этому может быть несколько объяснений. С одной стороны, казачество обладало собственной территорией, а не скрывалось в толще враждебного общества. Ему не надо было очень заботиться о конспирации. По этой причине наблюдатели могли видеть повседневную жизнь казачества уже на ранних стадиях его существования, когда окрепшая элита ещё не забрала с помощью государства власть в свои руки. К тому же в казачьей идеологии всегда присутствовал религиозно-патриотический аспект, который помогал поддерживать сотрудничество с русской и украинской метрополиями.

Другая составляющая казачьего социума – этническая. Этническое самосознание казаков плавно выросло из идеологии мужского союза. Особенно большую роль сыграло традиционное казачье восприятие своего общества, как обособленного от других. Одновременно идеология социума – убежища не дала казачьим войскам превратиться в обособленные народы. Ведь социум – убежище предполагает достаточную степень открытости и постоянный приток членов из метропольных социумов. Этничность казаков была выражена в форме субэтноса.

Таким образом, мужской союз (не только славянский, но и тюркский) помог восточнославянской общине без первобытности адаптироваться к жизни в Диком поле в новых исторических условиях.

Но можно привести пример преемственного сохранения и развития институтов общины без первобытности на прежнем месте, пусть и в менее благоприятных условиях давления империи с одной стороны, кочевников – с другой. В Херсонесе Таврическом полисный строй продолжал существовать и в период средневековья. До середины IX в. византийские чиновники вынуждены были делить власть с представителями местного самоуправления, которые стремились проводить свою, независимую от центрального правительства политику. Одна из самых ярких страниц истории города - участие в борьбе за престол, развернувшейся между императором Юстинианом II и ставленником херсонеситов Варданом-Филиппиком и победа в ней последнего (начало VIII в.). Стремление Херсона к независимости всегда беспокоило центральное правительство, и в 841 году Херсон становится центром фемы - военно-административного округа во главе с назначаемым из Константинополя стратегом. Всё это время на Херсонес с северо–запада активно влиял Хазарский каганат, стремившийся также посадить в городе своего наместника. Однако, это не укротило мятежный дух города и в конце Х в. херсонеситы, вероятно, присоединились к восстанию малоазийских феодалов Варды Фоки и Варды Склира.

Город находился на южном берегу Крыма -  в пространстве между имперскими владениями и «миром варваров». Уже в период поздней античности в Херсонесе появилось сармато- аланское население.  Но более всего полиэтничность характерна для Мангупа – изолированной горной территории к северу от Херсонеса. Там сохранялись представители народов, потерпевших фиаско на плоскости. Там укрывались последние скифы, крымские готы, те же сармато-аланы после заселения степей тюрками. Вместе с греками и армянами представители этих народов создали здесь особую этно-территориальную общность на основе православной веры, известную как княжество Феодоро (47).

А в другом регионе погибшего античного мира находились венецианские лагуны, куда от варварских нашествий бежали поздние римляне. Которые создали там самоуправляемый полис, первоначально тесно связанный с византийской администрацией в Италии (само слово «дож» происходит от названия позднеримской должности «dux»). Но, в отличии от Херсонеса, Венеция былак лучше защищена морем и сильным флотом, что позволило полису успешно лавировать и поглотить имперские институты, превратив их в свои собственные.

Как и в случае с казаками, жителями Херсонеса и Мангупа, существенную роль в становлении и развитии Венеции сыграло стремление сохранять старый уклад в новых условиях, одновременно приспосабливаясь к изменениям, а также развитые самоорганизация и самоуправление (48).

И казачьи войска, и Херсонес, и Венеция развивались в условиях фронтира. Фронтир в широком, социально-философском смысле подразумевает любые социальные отношения, подразумевающие сочетание конфликта со взаимодействием и взаимовлиянием. Причём у участников конфликта-взаимодействия под влиянием фронтирных условий должна формироваться новая специфика, которая не существовала до начала фронтирных отношений. При таком максимально широком толковании фронтир может возникать не только между этносами и конфессиями, но и между разными возрастными группами, различными политическими движениями и пр. (49).

Фронтир в более узком, этноисторическом понимании, подразумевает сочетание конфликта и взаимовлияния при приобретении обеими сторонами новой специфики. Но здесь речь идёт именно о различных этносах / суперэтносах.

В ещё более узком и конкретизированном этноисторическом понимании фронтир возникает в условиях конфликта – взаимодействия между этносами, принадлежащими к различным хозяйственно-культурным типам (например, земледельцы vs кочевники) и / или социально-политической организацией общества (империя vs независимые общины) (50).

Фронтирные территории и культуры, протянувшиеся почти через весь континент от Восточной Европы до Тихого Океана, издавна отделяли и одновременно соединяли Северную и Южную Евразию. Они были лимитрофами между земледельческими и охотничье – скотоводческими культурами, между империями и общинами без первобытности, родоплеменными объединениями.

Но эти же территории / культуры стали фронтиром между историческими эпохами, где люди, стремясь в новых условиях сохранить старый уклад, создавали нечто третье.

 

Примечания

1. Дворниченко А.Ю. Зеркала и химеры. О возникновении древнерусской государственности. Спб. – М., 2014. 287–292; Берент М. Государственный полис: раннее государство и древнегреческое общество // Альтернативные пути к цивилизации. М., 2000. С. 235–258.; Кузнецов В.А. Очерки истории алан. Пятигорск, 2016. С. 261 – 266, 301; Карасёв И. В. Славянские вольности. Гибридные демократии между Востоком и Западом // https://sites.google.com (дата обращения – 15.10.2016).
2. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Л., 1980. С. 68.
3. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Л., 1980. С. 68.
4. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Краснодар, 1992. Т. 1. С. 426–428.; Фроянов И.Я. Указ. соч. С. 151–153.
5. Даркевич В.П. «Градские люди» Древней Руси // Культура славян и Русь. М., 1999. С. 99.
6. Там же. С. 104–105.; Фроянов И. Я. Указ. соч. С. 124.
7. Берлизов А.Е. О некоторых коневодческих, кавалерийских и конноспортивных традициях кубанского казачества // Археолого-этнографические исследования Северного Кавказа. Краснодар, 1984. С. 171–172.; Заседателева Л. Б. Терские казаки. (Середина XVI – начало XX в.) Историко-этнографический очерк. М., 1974. С. 47–48.
8. Мамонов В. Ф. Теории и факты // Очерки традиционной культуры казачеств России. М. – Краснодар, 2002. Т. 1. 155–156.
9. Ключевский В.О. Курс русской истории // Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. М., 1988. Т. 2. С. 51.
10. Скрынников Р.Г. Трагедия Новгорода. М., 1994. С. 11–15.
11. Ключевский В.О. Указ. соч. С. 57.
12. Там же. С. 58–59.
13. Там же. С. 73.
14. Там же. С. 54, 63, 74, 83.
15. Там же. С. 58, 65, 80–81, 83, 86, 93.
16. Там же. С. 75.
17. Борисов Н.С. Повседневная жизнь средневековой Руси накануне конца света. М., 2004. С. 109, 163.
18. Мамонов В.Ф. Указ. соч. С. 167–168.; Дацишен В. Г. Ушкуй как источник казачества // Кубанское казачество: три века истории. Краснодар, 1996. С. 67.
19. Великая Н.Н. Об этнической природе казачьих групп // Дикаревские чтения (10). Краснодар, 2004.  С. 21.
20. Синеоков В. Казачество и его государственное значение. М., 2004. С. 40.
21. Цит. по: Новиков Ю.А. Точку ставить рано… О концепции новгородского происхождения русской былинной традиции // Фольклор. Проблемы историзма. М., 1988. С. 34, 35.
22. Крестьянская война под предводительством Степана Разина. Сборник документов. М., 1954. Т. 1. С. 160, 181–182.
23. Костомаров Н.И. Материалы и исследования. Богдан Хмельницкий. М., 1994. С. 10.
24. Зимин А.А. Русское государство в XV–XVI вв. М., 1982. С. 41, 42, 45, 46.
25. Кочин Г.Е. Сельское хозяйство на Руси конца XIII – начала XVI веков. М.–Л. 1965. С. 244–247, 288, 293.
26. Михайлова И. «Бобровники, сокольники, подлазники…» Как жили промысловые слуги князя в XIV–XV вв. // Родина. 1997. № 5. С. 31–32; Саатчан Р. Русское поле // Родина. 1996. № 2. С. 49.
27. Азаренков В. Как боевого хорунжего сделали беглым казаком / В. Азаренков, В. Щуков // Станица. 2005. № 2. С. 7.
28. Криничная Н.А. Русская мифология: Мир образов фольклора. М., 2004. С. 348.
29. Шавырин В. Неделимое поле // Родина. 1997. №№ 3–4. С. 95.
30. Никитин Н.И. Происхождение казачества: мифы и реальность // Осторожно, история. М., 2011. С. 55.
31. Резниченко С. Суть казачества // www.apn.ru (дата обращения – 02.07.2012).
32. Султанов Т. Кто такие казахи // Родина. 2000. №2. С. 28.
33. Морковин Н. Очерк истории Запорожского казачества // Запорожская Сечь М., 2004. С. 127.
34. Султанов Т. Указ. соч. С. 29.; Карпов Ю.Ю. Указ. соч. С. 81, 89.
35. Ващенко А.В. Сетевая форма организации акторов: проблемы теории. (Сравнительно-исторический аспект) // Мир Востока. Ежегодник факультета востоковедения Института экономики, права и естественных специальностей. Краснодар, 2004. С. 36-37.
36. Керашев А.Г. Побеги адыгов в Россию (1828 – 1864 гг.) // Вопросы общественно-политических отношений на Северо-Западном Кавказе в XIX в. Майкоп, 1987. С. 39-41.
37. Султанов Т. Указ. соч. С. 29.; Карпов Ю.Ю. Указ. соч. С. 81, 89.
38. Шельдешова И.В. История и традиции в семейных преданиях кубанской станицы (на примере станицы Челбасской) // Кубанские научные беседы. Осень. 2004. Курск – Славянск-на-Кубани, 2004. С. 52.
39. Цит. по: Яворницкий Д.И. Указ. соч. С. 188.
40. Усенко О.Г. О начальной (донекрасовской) истории кубанских казаков // Творческое наследие Ф.А. Щербины и современность. Краснодар, 1999. С. 67, 70.
41. Государственный архив Краснодарского края (далее – ГАКК). Ф. 764. О. 1. Д. 97. Л. 32.
42. ГАКК. Ф. 396. Оп. 1. Д. 1115. Л. 1, 3.
43. ГАКК. Ф. 353. Оп. 1. Д. 426. Л. 1-2.
44. ГАКК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 156. Л. 1.
45. ГАКК. Ф. 318. Оп. 2. Д. 3051. Л. 16 – 16об.
46. Яворницкий Д.И. Указ. соч. С. 152, 169.
47. История Херсонеса // https://sites.google.com (дата обращения – 21. 01. 2016);  Новицкая Н.И. Государственное устройство Херсонеса Таврического в Античности.  Автореферат канд. дисс… Екатеринбург, 1992; Кузнецов В.А. Очерки истории алан. Пятигорск, 2016. С. 117-136.
48. Норвич Дж. История Венецианской республики. М., 2011. С. 417-444.
49. Романова А.П. Специфика межкультурных коммуникаций на фронтирных территориях // Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2015. № 3 (44). С. 266–271.; Якушенков С.Н. Фронтир как культурная парадигма // Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2015. № 1 (42). С. 288–298; Довбыш Е. Г. Электронный фронтир как метафора // Журнал фронтирных исследований. 2016. № 1. С. 100-115.
50. Матвеев О.В. Кавказская война: от фронта к фронтиру. Историко-антропологические очерки. Краснодар, 2015.